Весенний пейзаж с плащ-накидкой
Наступила весна, и степь покрылась красными, похожими на маки цветочками, по-местному, по-чалдонски – саранками. Каждый из них в отдельности имел довольно жалкий вид, но количеством они напоминали о монгольских всадниках, вот так же когда-то покрывавших эту самую степь до горизонта. Офицерский коллектив собрался на рыбалку. Командир «выделил» автобус – «ПАЗИК» на шасси «ГАЗИКА», но зато покрашенный в зелёный защитный цвет (камуфляж ещё не вошёл в моду). И мы отправились по этому ковру из цветов. Дороги в этой степи были везде – и нигде: две-три машины прошли – вот тебе и колея. Отправились за сто с гаком километров, к излучине реки Онон, на берегах которой когда-то родился человек по имени Темучин, прозванный «Сыном неба» — Чингисханом. Отправились к реке Онон, сдающей свою воду Амуру.
Ехали несколько часов и за это время выпили всю водку, какую удалось взять из дома: жёны постарались изо всех сил уменьшить этот объём – и преуспели. Когда опустела последняя бутылка, а до места оставалось ещё часа полтора – началась оживлённая дискуссия на тему «где взять?». И тут они обратили внимание на мой новый офицерский плащ, неделю тому назад полученный на вещевом складе.
— Заедем к бурятам, загоним – и там же возьмём. Сейчас как раз будет бурятская деревня. А ты не переживай! Вернёмся в гарнизон – я тебе свой отдам. У меня их штук пять дома лежит: каждые три года новый плащ получаю, — так уговаривал меня капитан Конопалов, начальник цеха ремонта боеприпасов.
А на уговоры уже не оставалось времени: показалась деревня. Да и что я мог противопоставить десяти мужикам, каждый из которых только что принял по бутылке на нос. Совершенно очевидно, что это было предложение «от Дона Корлеоне».
На место, к небольшой сторожке около уреза воды, прибыли затемно и уже в хорошо загруженном состоянии. И были встречены двумя прапорщиками-сверхсрочниками, приехавшими на своём мотоцикле засветло и уже успевшими наловить рыбы.
— Карася много, — доложили они майору Скирдану, из кубанских казаков, командовавшему рыболовной операцией. Как переночевали – не вспоминается. Когда рассвело, надо полагать, опохмелились. Хотя непонятно – чем? Наверное – чаем. И отправились на рыбалку. Стояло весеннее половодье. Онон в этом месте широко разлился, затопив низменную излучину. Из воды там и сям торчали отдельные кочки. Воды было, где по щиколотку, а где и по колено. Вода между кочками бурлила от обилия крупной рыбы. Так бывает в телевизоре, когда там показывают, как счастливый рыбнадзор освобождает от ночного улова браконьерские сети.
Метода ловли состояла в том, чтобы, найдя достаточно сухую и не слишком высокую кочку и примостившись на ней, закинуть удочку за соседнюю кочку так, чтобы его, рыбака, как бы, не было видно бултыхающейся там рыбе. Тот редкий случай, когда «как бы» на редкость уместно употребить!
Не проходило и пяти минут, как удилище, срезанное в ближайших ивовых зарослях, сгибалось под тяжестью карася размером с самую большую мамину сковородку. Амурские караси, надо сказать, — это совсем не западные карасики, лениво плавающие в застойных прудах. Размером с добротного леща, они отличаются от него большей увесистостью, а после исполнения супружеского долга, — ещё и невероятным аппетитом.
Главная трудность заключалась в том, чтобы вытащить очередного карася раньше, чем он сорвётся с крючка: сачков-то у большинства из нас не было. И поэтому карасям везло значительно чаще, чем нам, рыболовам. Однако, несмотря ни на что, через час-полтора на наших куканах сидело от пяти до десяти рыбин.
Только у главного рыбака в чине майора улов состоял всего из одного экземпляра, да и то, какого-то недомерка. Майор находился в состоянии глубокого «автопилота». Стало очевидным, что он отличается от всех прочих кадровых офицеров редчайшим в армейской среде свойством. Неустойчивостью к алкоголю. Он пьянел от ста граммов сильнее, чем остальные — от пол-литра. И похмелье у него длилось не часами, а сутками.
Это свойство было единственным, что мешало ему продвигаться по службе. Потому что в остальном он был просто прирождённым служакой. По силе характера он решительно превосходил комбата, и порядок в части, если и держался, то держался на нём.
— Видишь вон ту сопку? – любил он спрашивать подчинённого, которого хотел «опустить». Простирал руку к горизонту и широко открывал зубастую пасть.
– Если мне прикажут грызть её зубами – буду грызть! При этом его синие, на выкате, глаза сверлили несчастного насквозь, не оставляя никаких сомнений, что да – ТАКОЙ будет грызть сопку! Вообще многими чертами внешности и характера он смахивал на Жеглова-Высоцкого. Даже воинским званием.
Лейтенантов он гонял беспрестанно, как гоняют только мустангов на техасском ранчо. И эти две особенности, неустойчивость к выпивке и строгость к подчинённым, однажды сыграли с ним злую шутку. В тот день сразу всё совпало. На телефонном коммутаторе части дежурила телефонистка, она же, по совместительству, жена одного из угнетаемых им офицеров. А зампотех загрузился от трёх рюмок и начал по телефону сношать всех подряд заплетающимся языком. А из Читы позвонил наш генерал – начальник Управления боеприпасов округа. Ну, она возьми, да и соедини генерала с невменяемым майором. Майору эта шутка обошлась в отсрочку присвоения очередного звания «подполковник» — впредь до особого распоряжения.
Вот и теперь он сидел на кочке в чине майора и в невменяемом состоянии. Выражалось оно, состояние, в том, что он вслух разговаривал сам с собой, да так громко, что остальное офицерство, сидя на своих кочках, покатывалось от хохота.
— Куда мне его пристроить? – спрашивал он, держа в руках несчастного, на редкость маломерного карасика, первого за утро, которого ему удалось выудить.
— Пристрою-ка я его сюда, — заключил он после недолгих раздумий и запустил карася к себе за пазуху. А был он, по тёплому времени, в одной армейской рубашке, в «семейных» трусах и кирзовых сапогах. Не прошло и минуты, как истошный вопль огласил пойму реки.
— Ушёл, твою мать! Через трусы ушёл!
И долго ещё по-над кочками эхо разносило его сольные стенания и дружный хохот подтанцовки.
Возвращаясь восвояси, заехали ещё раз к бурятам – попросить водки в долг. В ответ на эту просьбу была быстро собрана ватага местных ребятишек, которая и закидала автобус мелкими камушками. Даже стёкла не побили – должно быть, не успели пристреляться. Потому что мы сразу ретировались. Между прочим, этот эпизод случился задолго до официального открытия и первой и второй интифады.
А когда автобус въехал в военный городок и остановился, его тут же обступила толпа взволнованных боевых подруг. Они пришли помочь своим утомлённым парням выбраться из автобуса. И тут раздался громкий женский крик:
— Нина, иди, вынимай своего – он, как всегда!
После чего Скирдана вынесли на руках и отнесли в квартиру. На следующий день его красавица Нина, придя на работу в штаб, делилась с подругами:
— Мой-то вчера, как проспался, — всю крупу обоссал…
Плащ-накидку, конечно же, мне начальник цеха Конопалов так и не вернул. Всё откладывал, да оттягивал. И вот однажды, уже под конец службы, приходит очередной транспорт с боеприпасами, открываю я вагон – а там сверху на ящиках лежит…плащ-накидка. Да не такой, как тот, пропитый на рыбалке, который промокал от любого дождя. А кондовый, послевоенного старого образца, действительно, непромокаемый.
Вот и не верь после этого тем, кто говорит, что добрые дела всегда вознаграждаются свыше.
Раз присяга, два присяга
И ещё – о совпадениях. Недавно один из старинных друзей, ознакомившись с историей моего «присягания», поведал мне свою, ещё более занимательную. В отличие от меня, он присягал ДВА раза. Первый раз – на учебных сборах, которые проводила военная кафедра института, второй раз – в армии, где он служил солдатом.
Судьба его так сложилась. После окончания военной кафедры и четвёртого курса института (того же самого, Технологического), он перевёлся с дневного на вечерний факультет. А там офицеров не готовили. И, несмотря на то, что военную кафедру он успел окончить, ещё обучаясь на дневном отделении института, звание «лейтенант-инженер» ему так и не присвоили. «Лейтенантом» сделали, но именно «как бы», а на «лейтенанта-инженера» не хватило у них, понимаешь, чистых бланков.
И когда начался призыв его возраста – за ним пришли. Ну, он попытался, было, «закосить»: мол, я не тот, кого Вы ищете, я с Украины в гости приехал. А тот, кого Вы ищете, наоборот, туда уехал. Да где там! Они ведь там, в военкоматах, десятки лет на одном месте сидели. И не таких орлов лавливали. Только он – шасть во двор, а там уже дворничиха поставлена дежурить, которая его с детства знавала, с тех давних пор, когда он ещё с рогаткой охотился… И, конечно, забрали голубчика и «забрили». А в части, когда он попытался только заикнуться, что, мол, уже принял присягу – едва не отоварили нарядом вне очереди: или принимай присягу – будешь солдатом, или не принимай – будешь два года гальюны чистить. Вы бы что выбрали? Вот и он – то же.
Но тогда получается, что он один раз за себя присягнул, а второй раз – «за того парня». Или наоборот. В любом случае нет ничего такого, что мешало бы мне предположить, что этим «тем парнем» мог бы быть – знаете, кто? Правильно – Швейк.
Визит «Минотавра»
Военный городок состоял из трёх домов хрущёвской панельной сборки и одной площади. Дома были поставлены с таким расчётом, чтобы образовать площадь для парадов. И они образовали — площадку для выгула собак и детей. На задворках этой площади, позади домов, стоял бетонный куб. Большой мусорный ящик, метра полтора высотой, в который сваливали пищевые отходы. Вокруг простиралась голая степь, летом высушенная, зимой – замороженная.
По степи бродили полуголодные коровы, которых держали прапорщики, служившие на одном месте десятилетиями и поэтому обзаводившиеся крепкими подсобными хозяйствами. Зимой, когда коровам становилось совсем уж голодно, а мусорный куб заполнялся отходами доверху, они подходили к нему и вставали на задние «лапы» — как учёные собачки в цирке. А передними — копытами! – они опирались на верхнюю плоскость бетонной стенки. И долго так стояли, и столовались из этого «кубика», и жвачку пережёвывали. А чего не сделаешь с голодухи-то?
Однажды поступила вводная, что в скором времени в наш отдалённый гарнизон с инспекцией прибудет! Сам!! Министр обороны Маршал СС (Советского Союза) А.А.Гречко. И началось!
Началось с того, что замполит собрал офицерских жён и долго рассказывал им, как надо делать уборку в квартирах, и как мыть окна, и как, и какие занавески следует, в обязательном порядке! – повесить!
Продолжилось тем, что отцы-командиры собрались на совет и стали думку думать: что бы ещё внедрить, чем бы министра удивить. Были разные предложения. Как то: покрасить засохшую траву в защитный цвет, благо зелёной краски в гарнизоне хватало. Или: устроить фонтан на площади. А почему бы и нет? Трубы – есть. Цемент – есть! Однако, в конце концов, ограничились тем, что проложили из этого цемента дорожки между домами. И покрасили их в зелёный цвет. И красиво же получилось…
А кончилось тем, что министр к нам не прилетел, а прилетел в соседний гарнизон, где был аэродром, потому что это была военно-воздушная база. А к нам уже оттуда приехали два генерал-полковника из его свиты – тоже не фунт прованского! Выйдя из машины, они сразу проследовали в «генеральскую» гостиницу — отдельную квартиру, обставленную продукцией братских стран народной демократии. К заранее накрытому столу. Откушав, они тотчас уехали обратно. К «летунам». Так у нас называли соседей-авиаторов.
Метеорологические страсти
После того, как лейтенант Плафонов демобилизовался, и до того, как другой Володя-двухгодичник (с которым мы в Чите гуляли) мобилизовался, я оказался, — временно, — единственным инженером на весь батальон. Все остальные офицеры у нас были кадровые, и все они имели только среднее техническое образование, «академиев не кончали».
Впрочем – предупреждали! Ещё на третьем курсе, на военной кафедре, подполковник Хетров, на практических занятиях по материальной части артиллерии, вещал:
— Вот прибудете в часть, а Вас там спросят: Товарищ инженер, почему компас показывает не на север, а чёрт-те куда? А вы – что ответите?
На что мы дружно отвечали:
— Заглянуть под компас – не лежит ли там топор?
И вот оно началось: меня назначили, по совместительству, начальником метеопункта. Метеопункт на складе боеприпасов был предусмотрен для того, чтобы командование успевало упредить наступление дождливой погоды – и вовремя укрыть от неё боеприпасы. В условиях южного ЗабВО в этом было столько же смысла, сколько в выращивании кукурузы в Заполярье. Потому что как раз боеприпасам тамошний климат был исключительно полезен. У нас успешно хранились мины к 82-мм миномётам, изготовленные СОРОК лет назад, некрашеные и – под открытым небом! А всё потому, что влажность в степи была крайне низкой. Сухо было в степи – и всё тут.
Зато для людей этот климат был откровенно вредоносным: через пять лет службы кадровые офицеры уезжали оттуда без зубов. А то и без волос. Не зря же там держали декабристов, польских инсургентов, а теперь держат Ходорковского. Впрочем, может быть, дело было не только в климате. А и в том ещё, что там имел место недостаток одних микроэлементов и избыток других элементов. Радиоактивных элементов.
Вручая мне нехитрое хозяйство – гигрометры, термометры, психрометры, мой ближайший начальник капитан Русянцев строго-настрого наставлял новоиспечённого метеоролога:
— Не забывай еженедельно выписывать спирт для обезжиривания волосков. Он помедлил и увесисто добавил:
— И не дай тебе Б-г, если ты используешь его для этой ерунды.
— Но ведь здесь все волоски оборваны, товарищ капитан! – непроизвольно вырвалось у меня при беглом осмотре приборов. Инженерное образование позволило мне сразу сообразить, что волоски в этих приборах используются в качестве индикаторов влажности: они меняли свою длину при её изменении.
— А ты придумай, как их отремонтировать. На то ты у нас инженер. И ещё не забывай перед приездом проверяющих заполнять журнал наблюдений, — он выразительно повёл рукой вокруг, — «стены, пол, потолок»…
— ???!
— Не понял? Открываешь журнал, вписываешь дату, смотришь в потолок, видишь температуру – вписываешь. Потом смотришь на стенку, видишь влажность – вписываешь, потом смотришь в пол, видишь…Что видишь? Правильно! Видишь скорость ветра. И т.д. и т.п.
— А наоборот – можно: потолок – влажность, стены – ветер?
— Можно, но если ты израсходуешь хоть каплю спирта на обмыв приборов – и меня не пригласишь…. Берегись!
…Где же взять волоски для приборов? Их внешний вид говорил о преклонном возрасте. Наверное, они были изготовлены в одно время с возникновением нашего склада. А он возник в тридцатые годы двадцатого века, ещё при маршале Блюхере, потом сыграл важную роль в войне с Японией на реке Халхин-гол в 1939 и с её Квантунской армией — в 1945 году.
Вспомнилось, что в старинных приборах для измерения влажности использовали конский волос. Но вот беда: лошадей в гарнизоне не имелось, а ехать к бурятам как-то не хотелось. И тут пришла она – Идея! В штабе работали несколько длинноволосых офицерских жён – вольнонаёмных служащих Советской армии. Почему бы не позаимствовать волоски у них?
Идея оказалась настолько плодотворной, что наш штаб был выведен из строя на целые сутки, в течение которых дамы обсуждали вопрос, чьи волосы больше подходят для приборов? В конце концов, чтобы успокоить страсти, я взял волосы у всех претенденток, а в приборы приладил рыжие волоски одной из них.
Не помогло! Приборы не ожили. Но об этом, кроме меня, так никто и не узнал. Сколько бы проверяющих ни приезжало в батальон, ни один из них так и не поинтересовался работой метеослужбы. Только остряки из офицеров нет-нет, да и осведомлялись у меня, какая, мол, завтра будет погода? Потом и они отстали. Одновременно с этим мне перестали выписывать спирт «на обмыв приборов».